Про лубофф…
«Эххх, ну и девоньки нонче то
пошли» сетовал Михалыч, сидя на скамейке в парке и оглядывая проходящих мимо
девушек. «Одна пьет идет. Другая курит.
Хрен ей в рот засунь вместо сигареты – не заметила бы разницы! Эххх. А
фигура? И вы это называете фигурой? Вот смотришь на таких и думаешь: дешевле
откормить или на холодец пустить? А в наше-то время эх, бабоньки-то были!!! Кровь с молоком!!! И
ты не смотри, что с фрицем вся страна воевала и не доедали. А как глянешь – так
штопором вниз уходишь!!! Вот так собрать бы всех этих наших тавнишних красавиц,
да к немчуре в тыл. Те вмиг бы про войну забыли! Вместе с Гитлером ихним. Я вот
уверен, что он злой такой был, потому что бабы не было у него нормальной. Не
давали ему. Вот он и злой ходил. А дали бы разок. Поскакала бы на нем вот такая
наша фронтовая барышня с ночку – вмиг бы стал добрейшей души человек! Дааа,
брат, любов она така. Страшная сила! Людей меняла только в путь.
Вот вспомнился мне один случай.
Было это в прифронтовом городке. Познакомился я там с барышней. Красавица
неописемая! Красивая, шелма, была! Нравилась мне очень. Я за ней и так
ухаживал, и сяк. И сердце мое то в штопор, то в загоризонт. Ну не было мне
покоя от ее глаз! А глаза какие были то у нее!!! Не глаза, а глазищи.
Черные-черные! Тонешь в них, как…да сам ты…чучело….как в шоколаде тонешь в
них!!! А фигура!!! Да любой авиаконструктор позавидовал бы ее фюзеляжу.
Повесился бы на своих подтяжках! Там все было хорошо. И хвост. И крылья. А
какие шасси у нее были. Бывало, как раздвинешь эти шасси, да…да рано тебе об
этом знать. И вот она мне как то и говорит «А слабо тебе, Михалыч, безумство во
славу нашей любви совершить?» Я ей говорю: «Да ты че, меня на слабо решила
взять? Хошь, я тебе сейчас самого Гитлера в плен привезу! Мне ж это раз очередь
выпустить!» «Да на шо мне твой Хитлер», говорит. «А в фонтан с самолета свою нужду
малую справить сможешь?» Ну поссать она меня попросила в фонтан. Ну, думаю,
голуба. и учудила ты. А я как раз перед этим два литра пива выдул и ну меня тут
приспичивало до кустиков. А тут такой случай обрисовался. «Да мне же это за раз
плюнуть! Жди меня у фонтана, через полчаса прилечу» И побежал я на аэродром.
Аки заяц припустил! Давит же очень снизу. Мать-природа, так сказать, зовет.
Проскочил я дежурного, тот и пикнуть не успел! Ну кто бы там еще мог пикнуть на
меня в таком виде: несусь, глаза выпучил, морда перекошенная!!! Ну явно бегу на
спец задание вылетать. Ну прыг я в свой И-16 и «От винта!» Полетел я, значит. А
естество прям вместе с самолетом трясет! Уже из глаз течет. Ну в виде слез, но
течет. А снизу то не легче, хоть сверху и течет. А тут еще лети. Ну
долетел я, значит, до фонтана, заходу на
вираж, достаю свой прибор…да какой через край перевесил! Я тебе. что, конь, что
ли, чтобы его через край перевешивать? Нет, я встал. Оперся одной ногой в
фюзеляж, а другой руль удерживаю в вираже, да так и нарезаю круги вокруг
фонтана. Прицеливаюсь! Раз круг – поправка на скорость. Два круг – поправка на
ветер. Три круг – патрульные прибежали,
поправка на них (ну да, тебе смешно, а ты попробуй на патруль с самолета нужду
справить – посмотрим, долго ли ты после этого полетаешь). Четыре круг –ииии,
залп из всех орудий!!! И ни одной капли мимо фонтана! Вот что значит
мастерство! А на аэродроме меня уже ждали с объятиями. Ага. На губу обнимали
меня.
А барышня что? Я из губы вышел, а
она уже шашни с каким то капитаном из пехоты начала крутить. Ага. И замуж за
него вышла. Он потом умер. Генералом. Так ему орден дали. Ага. За заслуги перед
Отечеством. Посмертно. За то, что эту кикимору возле себя держал. Но это уже
другая история.
А потом я повстречал свою Анюту.
Она на ястребке летала. Да как летала то! Как летала то! Немцы ее боялись.
Анка-пулеметчица прозвали ее. Строчила, как на швейной машинке работала.
Прошивала фрицев насквозь! Да. Там была любовь с первого взгляда. Ух ты, солнце
садится! Ну пора брать курс домой. А не то моя пулеметчица меня прошьет. И не
будет сегодня ночью у нас вылетов ночных.»
И бодрой походкой ветеран двух
войн, лучший ас на земле, полетел в объятия своей любимой пулеметчице. Ибо нет
кары страшней на земле, чем гнев любимой женщины.